Генеральный директор концерна «Мосфильм», режиссер, сценарист и продюсер Карен Шахназаров рассказал порталу «Культура.РФ», почему режиссеры авторского кино уходят на телевидение, как рождается киноистория и стоит ли ждать продолжения фильма «Курьер».

— Карен Георгиевич, сегодня во всем мире режиссеры авторского кино уходят на телевидение, в сериалы. На ваш взгляд, почему?

— Эта проблема многогранная. С одной стороны, нет необходимости заниматься вопросами проката и затраты на производство окупаются за счет рекламы. Немаловажно и то, что благодаря сериалам людям легче получить работу. С другой — больше свободы, при которой ты можешь рассказать историю в другом временном пространстве, то есть работаешь в комфортном режиме, не надо думать, что отснятый материал придется резать, чтобы уложиться в хронометраж. И абсолютно очевидно, зрительская аудитория сериала несопоставимо выше, особенно если фильм выходит на одном из ведущих телеканалов. Вообще я считаю, что сериал — это новый жанр, за которым будущее кинематографа, не только российского, но и мирового.

— Вот и ваша «Анна Каренина. История Вронского» в первую очередь сделана в телевизионном формате, а полный метр выходит на широкий экран только сейчас. Обычно делают наоборот и сначала «собирают кассу» в кинотеатре. Полагаете, зритель пойдет в кино?

— Как таковой практики, как лучше выпускать, нет — это дело новое. В американском кинематографе есть опыт создания фильма по мотивам сериала, а чтобы они делались одновременно — единичные случаи. Как правило, сначала снимается фильм, а из оставшегося материала — сериал. У нас же изначально было два сценария, которые, на мой взгляд, достаточно разные. К тому же очень часто те, кто смотрит сериал, не ходит в кино, и наоборот. Не знаю, как пойдет прокат, но в любом случае два моих фильма выходят подряд, и есть ощущение, что ты закончил работу.

— Не было страшно браться за такой популярный в кино и театре материал?

— Чего бояться? (Смеется.) Я сделал то, что хотел, и так, как я себе представлял. Это самое главное. Понятно, что у всех свое видение, но непонятно порой, почему оно есть. Вообще, как я обратил внимание, очень немногие читали этот роман Льва Николаевича, а тех, кто реально понимал, что читает, и вовсе катастрофически мало. Строго говоря, я бы сказал, что проблема «Анны Карениной» вовсе не в том, что у всех свое представление об Анне Карениной.

— Почему вы решили сделать акцент на истории любви?

— Я восхищаюсь Толстым, но он был живой человек, у которого что-то получалось, а что-то нет, во всяком случае, в моем понимании. Поэтому меня никогда не волновала история Константина Лёвина, всегда казалась умозрительной, и я не понимаю, как ее снимать. А вот любовный треугольник Анны, Вронского и Каренина всегда захватывал, для меня это самая интересная часть романа. Думаю, что о взаимоотношениях мужчины и женщины никто лучше, чем Толстой, не написал. Заметьте, не о любви, а именно о взаимоотношениях! В этой истории любви-то очень мало, она идет пунктиром, а вот дальше… Дальше начинается самое интересное: отношения в процессе уже свершившегося соединения. И это удивительно здорово написано — живо, страстно. И самое главное, что это правда! Прожив уже долгий отрезок жизни, могу сказать, что сам все это видел и знаю. (Смеется.)

Поэтому, когда от телеканала «Россия» поступило предложение, я сразу обозначил сюжетную линию, которую могу и буду делать и которая, на мой взгляд, никогда реально не экранизировалась, как раз за счет того, что всегда шли по пути сохранения Лёвина. А в итоге много важных вещей оказывались потеряны. Например, есть некое заблуждение, что Анна — слабая женщина. Слабая женщина таких поступков никогда не совершила бы! Каренина — темпераментная, с сильным и противоречивым характером. Она — более сильный характер, чем кто-либо в романе, она сильнее и Вронского, и Каренина. Поэтому сегодня некоторые с удивлением спрашивают: «Что, у Толстого так написано?» Именно так! Мы практически ни на йоту не отошли от оригинального текста.

— Много было разговоров о том, что вы решили «дописать» роман Толстого повестью Викентия Вересаева «На японской войне». Подобным образом вы «отредактировали» и «Палату № 6» Чехова. Вам не хватает исходного материала?

— Экранизация — это всегда отдельное произведение, для которого необходимо найти свой ключ, чтобы появилась возможность перенести историю на экран. В «Палате № 6» я в принципе сделал другой сюжет: группа людей, узнав, что врач оказывается пациентом скорбного дома, пытается понять, что же произошло. Мне казалось, что так правильно и важно, чтобы раскрыть сюжет, который был у Чехова. Что касается «Анны Карениной», то, во-первых, я не хотел делать линейное повествование, и, во-вторых, меня всегда интересовала судьба Вронского. На мой взгляд, самое ужасное — это жить с тем грузом, с которым должен был жить этот человек на протяжении многих лет. Жить, зная, что человек, которого ты любил, покончил с собой.

У Льва Николаевича этот вопрос открыт, и то, что Вронский погиб, лишь домыслы. Так что Вронский мог прожить еще лет тридцать и оказаться на Русско-японской войне. И, как я думаю, именно Русско-японская война — это конец той империи, в которой жили герои романа. История происходит во времена начала царствования Александра III, в высшей точке могущества, величия и блеска Российской империи, а Русско-японская война — это начало конца, за которым последовали и 1905 год, и 17-й. Нам с моим соавтором, сценаристом Алексеем Бузиным, это показалось важным. Тут и пригодился Вересаев, которого я считаю выдающимся и недооцененным писателем.

— Расскажите, как рождается киноистория?

— В «Анне Карениной» я загорелся как раз от Вересаева. И когда в голову пришла эта история Китая, его фактура, его изобразительный ряд, тогда и пришла идея соединения классического, статуарного, очень замкнутого в своей жизни романа, с бесконечными разговорами в кабинетах, с ощущением некой постоянной праздности, в которой пребывают герои, с войной. А для фильма «Белый тигр» меня зацепила существовавшая во время Великой Отечественной войны легенда о фашистском танке, обладающем сверхвозможностями. Так из мифологии возникло противостояние человека-призрака и танка-призрака. Мне как режиссеру это было интересно сделать, тем более что до этого я напрямую никогда не обращался к теме войны.

— Вы не раз говорили, что современному российскому кино не хватает общей идеи. Какой, как вы полагаете, она может быть?

— Фридрих Энгельс замечательно сказал: «Великие идеи рождаются как ересь и умирают как догма». Пусть это прозвучит пафосно, но идея может зажечь очаг искусства. И как бы вы не относились к коммунистической идее, она по своей сути была очень мощная — советское кино должно служить гуманизму. Сейчас настало такое время, в котором нет идеи, и потому современный мир фрагментарен и раздроблен. Потому в современном искусстве и у нас, и на Западе есть лишь отдельные интересные работы. Но искусственно идею не придумаешь, в какой-то момент она сама сгенерируется, и мы пока не знаем, что это будет.

— Пусть и без глобальной идеи, но ведь индустрия продолжает успешно работать?

— Когда я работал в США, где снимал фильм «Американская дочь», то понял силу Голливуда и вообще американского кино. Голливуд — это же не только игровое кино, это еще и огромное количество телевизионной продукции. Людям есть где учиться, они постоянно в работе. И в итоге в индустрии существует огромное количество профессионалов в самых разных сферах. У нас есть замечательные и востребованные специалисты, просто их не так много, но это не потому что мы хуже, просто там другой масштаб. Если у нас будет выпускаться по тысяче картин в год, тогда, наверное, появится и тысяча специалистов очень высокого класса, а сейчас человеку просто даже негде раскрыться.

— Недавно министр культуры Владимир Мединский предложил ввести в школьную программу курс истории российского кино. Какие фильмы, на ваш взгляд, должны в него войти?

— Думаю, для такой программы надо подбирать фильмы, которые реально будут смотреть. Есть замечательные ленты, но понятно, что сами по себе они уже устарели. А если ребятам будет скучно, то получится обратный эффект. Я бы обязательно включил фильмы Леонида Гайдая, картину Володи Меньшова «Москва слезам не верит»…

— А из своих работ?

— Наверное, «Курьера» и «Мы из джаза». Знаю, что молодежь любит «Белого тигра», им нравится мистика, военная тематика, боевая техника.

— Нет желания сделать кино для детской или молодежной аудитории? Продолжение «Курьера», например?

— Мне много раз предлагали снять сиквел, но сейчас браться за эту тему не имеет смысла: не получится. Когда я писал и снимал «Курьера», это было внутреннее ощущение, и даже не надо было ничего придумывать. А теперь с высоты своих лет я теоретически все понимаю, но ткань молодой жизни по-настоящему не чувствую. Такие вещи надо делать, когда ты сам близок по возрасту. Это хлеб молодых.

— Кстати, о молодых: ваш сын Иван тоже кинорежиссер, и в Сочи на фестивале «Кинотавр» вы параллельно представите свои фильмы. Что чувствуете как отец?

— Приятно! Фильм, на мой субъективный взгляд, получился хороший. Достойная картина для первой работы, хотя изначально сценарий мне совершенно не понравился. Я ему даже говорил, что ничего не получится, а вышло наоборот. Вообще я никогда не хотел, чтобы Ваня шел в кино, но он же вырос в киномире. Его мама Дарья Майорова — актриса; дедушка по маминой линии Игорь Петрович Майоров — один из лучших звукорежиссеров страны, в его фильмографии — «Летят журавли», «Алешкина любовь», «Ко мне, Мухтар».

Прадед Василий Маркелович Пронин был оператором и режиссером таких знаменитых лент, как «Путевка в жизнь», «Сын полка», «Наш дом»… И я режиссер. При этом Иван человек самостоятельный и самодостаточный и со мной нечасто советуется, хотя я понимаю его положение. Само собой, что фамилию, так или иначе, «имеют в виду», и поэтому у него есть внутреннее желание дистанцироваться, а я не вмешиваюсь, если он сам не просит. Так что его фильм я увидел уже практически смонтированным, посоветовал только резко сократить метраж, чтобы сделать историю плотнее, и он ко мне прислушался.

— Какой самый главный профессиональный совет вы ему дали?

— Я всегда говорил, что надо быть уверенным в себе, но не самонадеянным. Молодым свойственно любить собственное кино, но надо смотреть на то, что ты сделал, на расстоянии.

— В будущем году исполнится двадцать лет, как вы являетесь генеральным директором «Мосфильма». Расскажите, какой видится ситуация в российском кино с этого поста?

— За двадцать лет без какой-либо государственной поддержки мы сумели создать современную студию, с высоким уровнем технологий. Этим можно гордиться. Конечно, главное сегодня — это телевидение: порядка семидесяти процентов работы — сериалы и телепрограммы. Из чего можно сделать вывод, что ситуация с кинематографом не самая благостная. Российского кино просто физически мало! Тем более ему в своей массе просто не хватает денег.

— Вы говорили о необходимости создания единого центра кино, который будет помогать и с бюджетом. Какие-то шаги уже сделаны в этом направлении?

— Увы, пока моя идея не заинтересовала кинообщественность, вероятно, всех все устраивает. Но я по-прежнему считаю, что для того, чтобы решить проблемы национального кинематографа, нужна единая государственная структура. Более правильно, когда все сосредоточено в одних руках, как это было в Госкино: финансирование, вопросы производства и проката, технического оснащения, которым, кстати, сегодня у нас вообще никто не занимается.

— Прокат — одна из болевых точек современного российского кино. Как думаете, есть ли смысл ограждать российский рынок от иностранной продукции?

— Любая промышленность в той или иной степени защищена, а кино — нет, и соревноваться на своем рынке со всем мировым кинематографом архисложно. Даже у такой мощной кинематографии, как индийская, действуют большие ограничения по импорту иностранной продукции, практически полностью закрыт китайский рынок. А мы? Другой вопрос, как это делать! Пока я не слышал ни о каких приемлемых, на мой взгляд, мерах, которые помогут защитить российское кино. Когда речь заходит о квотах, я только за, но всегда задаю вопрос: «Что будете показывать?» Если вводите квоты, то должны предложить кинотеатрам продукт, а как это сделать, если в год выходит всего 70 картин? Да еще, как показывает мировая практика, кинопрокат выдерживают далеко не все ленты. Есть хорошие фильмы, но они сразу уходят в интернет и на телевидение — это своя специфика, и не имеет смысла тратить деньги на их продвижение.

Как правило, процент соотношения — три к одному. Значит, у нас из 70 картин остается всего 20–25, которые реально могут быть показаны в кинотеатрах. Это ничто, это месяц-два проката! Значит, надо делать минимум 200–250 фильмов в год, и только тогда можно вообще говорить о серьезном кинематографе, а пока нам очень сложно завоевать свое место на рынке, какие бы ограничения ни вводили. И не забывайте, у нас рыночная экономика, и мы не можем просто так волюнтаристски принять решение. Это уже не сработает! Надо искать такие формы защиты отечественного кино, которые были бы в русле рыночных законов. Я всегда говорил, что, может быть, самое лучшее — это найти какие-то механизмы, чтобы снизить цены на российское кино и таким образом стимулировать зрителя. Тем более что почти все наше кино сделано на государственные деньги, а государству ведь выгодно, чтобы смотрели.

— На «Мосфильме» есть проекты, на которые вы делаете ставку в будущем?

— Сейчас идет подготовительный период фильма-триллера «Уничтожение террористов» (режиссер Александр Аравин. — Прим. ред.). Трудно предугадать, какой будет итоговый результат, но очень рассчитываем, что фильм получится зрительским.

Беседовала Елизавета Пивоварова