Профессор по древнерусской литературе, научный сотрудник Пушкинского Дома в Санкт-Петербурге, ученик Дмитрия Лихачева — Евгений Водолазкин стал, пожалуй, самым ярким литературным открытием в России последних лет. Его роман о житии святого в Древней Руси «Лавр» — главное книжное событие 2013 года, что подтверждают премии «Большая книга» и «Ясная Поляна», сегодня книга переведена на 23 языка.

Весной нынешнего года в свет вышел роман «Авиатор», где автор пытается «разобраться» с веком двадцатым. Книга также имела громкий успех, на днях став лауреатом премии «Большая книга». В эксклюзивном интервью Евгений Водолазкин рассказал «Культура.РФ», почему главный герой его романов — время, каким должен быть «идеальный читатель» и как «Авиатор» едва не стал «Летчиком».

— Евгений Германович, темой вашего нашумевшего романа «Лавр» было Средневековье, темой «Авиатора» стал ХХ век. Вы говорили, наше общество еще не совсем осмыслило «несчастье» 17-го года. Для вас это попытка разобраться с временными эпохами, погрузиться в них? Удалось ли вам это сделать в «Авиаторе»?

— Да, такая попытка была. Если в «Лавре» я пытался разобраться во времени как таковом и пришел к выводу, что его, по сути, нет, если смотреть в контексте вечности, то в «Авиаторе» я рассматриваю конкретную эпоху, даже две эпохи — дореволюционную и послереволюционную. И это сопоставление до некоторой степени и является проблемой романа. Я показываю, каким достойным было время до революции, Россия была в лидирующей группе стран и в области экономики, и в области культуры — и вдруг происходит то, что Дмитрий Сергеевич Лихачев назвал «несчастьем». Причем «несчастья» было два — февральское и октябрьское. Сейчас эти события склонны рассматривать как одну революцию, и я думаю, это правильно. Ворота Октябрьской революции открыла как раз революция февральская. Я не пытаюсь ответить на вопросы, например, статистические — чего сколько производилось тогда, скорее работаю с двумя стилями, сопоставляю их — досоветский и советский. И это сопоставление, если угодно, высекает какую-то искру, рождает вопрос: «Как могло так произойти, что одно сменилось другим?» И этот вопрос я адресую читателям. Потому что почти никогда не даю ответов на вопросы, я доверяю своему читателю и думаю, что он ответит не хуже меня. Естественно, сколько читателей, столько ответов — и это прекрасно. Но вопрос не обязательно должен быть сформулирован с вопросительным знаком в конце. Само по себе сопоставление определенного материала — это и есть вопрос. И вот такой вопрос стоит в романе «Авиатор».

Вопрос не обязательно должен быть сформулирован с вопросительным знаком в конце.

— В прежних интервью вы говорили, что «Лавр» писался для себя, для нескольких близких людей, которым, как вы думали, он был бы интересен. «Авиатор» вы писали уже после успеха «Лавра» — то есть для более широкого читателя? С чем вы связываете успех «Лавра», а теперь уже и «Авиатора» — «неисторических» романов про время?

— Я не предвидел успеха ни в первом, ни во втором случае. И могу поделиться только своими ощущениями. «Лавр» не то чтобы для друзей: я писал его для тех, кого Умберто Эко называет «идеальным читателем». Обычно это альтер эго автора, человек того же вкуса, привычек, представлений. Когда я написал «Лавра», подумал, что никто этого, наверное, не будет читать. Оказалось совершенно по-другому. Что касается «Авиатора», то я ни на минуту не сомневаюсь, что делал все правильно, когда работал над этим романом. Правильным было то, что он абсолютно не похож на «Лавра». Я ставил новые задачи — и находил способы их решений. По крайней мере, я не представляю, как это могло бы быть иначе.

Никогда на критику не отвечаю. Мне кажется, это самый правильный тип реакции.

Я и сам понимал, и многие опытные люди мне говорили: ожидай больших сложностей в судьбе «Авиатора», поскольку все ждут второго «Лавра». А я-то знал, что второго «Лавра» писать нельзя, и был готов к неприятностям в восприятии читателями «Авиатора». Но снова вышло все по-другому. Была определенная критика — иногда справедливая, иногда не очень. Я никогда на критику не отвечаю. Мне кажется, это самый правильный тип реакции. Некоторые статьи были просто великолепные — они содержали серьезный анализ. Другие рецензии были глуповатыми, полными эмоций, но абсолютно не содержали аргументов, — и в этом отношении были даже забавными.

— В своих книгах вы работаете в том числе с понятием «время». Известно ваше высказывание о том, что «времени нет». Все же, что вы хотели бы сказать о времени читателю? Каково ваше отношение к явлению времени в нашей жизни.

— Время противопоставлено вечности. События в нем для простоты восприятия выстроены в определенном порядке. Мы его называем хронологическим. События же, я думаю, никуда не исчезают с переходом человека в вечность — они просто теряют хронологическую привязку: висят в вечности, как игрушки на рождественской елке, и время им уже не нужно. Не боясь тавтологии, скажу, что время — это временно.

События висят в вечности, как игрушки на рождественской елке.

— В ХХ веке человечество освоило еще одну стихию, ранее ему недоступную, — небо. Главный герой — Иннокентий — в юности увлекается авиацией, в конце романа разбивается в авиакатастрофе. Связано ли с этим название романа «Авиатор» — как некий символ человека новой эпохи?

— Во-первых, главный герой не обязательно погибает, и я даже надеюсь, что он, может, и приземлился… Что касается авиатора — это символ человека, который обладает широким кругозором, символ того, кому, как поется в песне, «сверху видно всё». Это образ. Во-вторых, авиатор — прекрасное слово. Оно соотносит действие с определенной эпохой, когда летчиков называли авиаторами. Слово «летчик» придумал, судя по всему, Хлебников. Это тоже хорошее по-своему слово, которое исторически победило авиатора. Но авиатор по звучанию — это большая птица, а летчик — что-то вроде воробья. Кстати, первоначально я собирался назвать роман не «Авиатор», а «Жизнеописатель». Но потом мы с моим издателем Еленой Шубиной решили, что это менее удачное название — и, выбирая между «Авиатором» и «Жизнеописателем», выбрали «Авиатор».

— Почему вы изобразили именно Соловецкий лагерь? Это ведь хоть и первый, но все же не самый страшный лагерь, если было намерение показать страхи и ужасы того времени…

— Дело в том, что в 2011 году я выпустил большую книгу воспоминаний соловчан — как монахов, живших в монастырский период, так и заключенных. Книга называется «Часть суши, окруженная небом». Я долго над ней работал, потратил много сил. Эти тексты остались у меня и в памяти, и в сердце. Когда же речь зашла о том, что нужно описать какой-то лагерь, вопроса, какой именно, не возникло.

— В своих интервью о романе «Авиатор» вы говорили, что хотели передать атмосферу того времени — не «историческую», а бытовую, житейскую: звуки, запахи, обстановку — то, как видел жизнь человек 1910–20-х годов. Как вы думаете, насколько нужно знать это современному читателю, интересно ли ему это?

— На мой взгляд, читателю это интересно. По крайней мере, вдумчивому читателю. И вот почему. Читатель воспринимает современную историю в контексте каких-то ощущений и малозначительных, на первый взгляд, событий. Эти мелочи составляют передний план истории, они очень значимы. А когда мы читаем о прошлом, у нас есть только факты. А вот этого бытового, переднего плана почти нет. Я хотел это восполнить и показать, что прошлое, когда оно было настоящим, было таким же живым, как нынешнее время. Для этого я изучал множество материалов, прочел почти все мемуары начала ХХ века, работал с воспоминаниями соловчан, конспектировал, записывал какие-то яркие события, ощущения тех людей — и потом попытался этим поделиться с читателем.

— Вы состоите в жюри премии «Ясная Поляна», вероятно, читаете достаточно много книг современных авторов. На какие новые книги русскоязычных авторов вы бы посоветовали обратить внимание нашим читателям? Какие произведения последнего времени произвели на вас впечатление?

— Раз мы уже говорим об октябрьском перевороте и его последствиях, я назову хорошие современные книги, которые так или иначе связаны с этой темой. Это книги, которые пытаются поставить вопросы о том, что, собственно, с нами произошло 100 лет назад, как возник этот катаклизм. Я бы порекомендовал «Мысленного волка» Алексея Варламова, «Зимнюю дорогу» Леонида Юзефовича — замечательный роман, который только что получил «Большую книгу». С этой темой связаны и многие романы Владимира Шарова, который пытается рассматривать историю как таковую. Для того чтобы понимать события столетней давности, нужно хорошо понимать, что такое история и как она движется. Значимыми для этой темы являются также романы «Обитель» Захара Прилепина и «Зулейха открывает глаза» Гузель Яхиной.

Беседовал Илья Луданов