Вспоминаем курортную жизнь героев русской прозы, а также города-здравницы, которые благодаря лету, морю и атмосфере всеобщей расслабленности становятся полноценными персонажами литературных произведений. Классическую художественную прозу о мирной жизни перечитывала Софья Багдасарова.

Пятигорск

Хотя первый курорт в России (как и многое другое) был создан императором Петром Великим, этот поселок в Карелии, основанный в 1719 году и названный Марциальные Воды, следа ни в русской литературе, ни в массовом сознании не оставил. Жизнь отдыхающих начала проникать на страницы книг, лишь когда у России появились южные курорты.

Горцы еще не были окончательно усмирены, Кавказская война продолжала бушевать, а на бывших турецких владениях уже начали возникать первые санатории. И первыми отдыхающими там стали раненные на той же самой войне. Пятигорск — форт Азово-Моздокской оборонительной линии, заложенный в 1780 году, — официально становится курортом уже в 1803 году, по рескрипту императора Александра I. С тех пор слава Кавказских Минеральных Вод не ослабевает.

Именно в Пятигорске разворачивается действие одного из главных романов первой половины XIX века — «Героя нашего времени».

«Подымаясь по узкой тропинке к Елизаветинскому источнику, я обогнал толпу мужчин, штатских и военных, которые, как я узнал после, составляют особенный класс людей между чающими движения воды. Они пьют — однако не воду, гуляют мало, волочатся только мимоходом; они играют и жалуются на скуку. Они франты: опуская свой оплетенный стакан в колодец кислосерной воды, они принимают академические позы… <…> Наконец, вот и колодец… На площадке близ него построен домик с красной кровлею над ванной, а подальше галерея, где гуляют во время дождя. Несколько раненых офицеров сидели на лавке, подобрав костыли, — бледные, грустные. Несколько дам скорыми шагами ходили взад и вперед по площадке, ожидая действия вод».

Вряд ли Печорин сумел бы так растревожить сердце княжны, встреть он ее в более чинной обстановке, не на курорте. Любопытно, но помещая действие этой части романа «на воды», Лермонтов действует вполне в русле общеевропейского романа той эпохи — то же делает и Джейн Остин, персонажи которой часто отдыхают на английском курорте в Бате и тоже ворчат на вкус лечебной воды. Другого вида курортного отдыха европейцы пока не знают: мода на привычные нам обильные купания и многочасовые солнечные ванны еще не наступила.

В последующие годы Пятигорск уходит в тень — герои романов на воды больше не ездят, да и соревноваться с призраком погибшего там Лермонтова трудно. Только в 1920-е сюда заглядывают Остап Бендер с Кисой Воробьяниновым, чтобы выпить того же самого нарзана, переночевать у целебного источника и увидеть, что здесь все носят белые штаны: «из рогожки, чертовой кожи, коломянки, парусины и нежной фланели». Советский филиал Рио-де-Жанейро, не иначе. Недаром так мечтает бросить все к черту и уехать в находящийся поблизости Кисловодск неудачливый Михаил Берлиоз, сидя на душных Патриарших.

Снова Пятигорск появляется в историческом романе Булата Окуджавы «Путешествие дилетантов» про бегство влюбленных от действительности — сюжет разворачивается в николаевское время, и тут тень Лермонтова, наоборот, кстати.

Анапа

Сегодня Анапа для нас — спокойный, полный детского смеха курорт, с вполне привычной русскому человеку природой, далекой от экзотических Сочи с мясистыми пальмами и сизыми горными вершинами. Но такие мирные ассоциации этот город начал вызвать с точки зрения русской литературы совсем недавно. Еще в пушкинское время главный автор «военных боевиков» того времени, позабытый Бестужев-Марлинский, писал:

«Анапа, эта оружейница горских разбойников, этот базар, на котором продавались слезы, и пот, и кровь христианских невольников, этот пламенник мятежей для Кавказа, Анапа, говорю, в 1828 году обложена была русскими войсками с моря и от угорья. Канонерские лодки, бомбарды и все суда, которые могли подходить близко к берегу, громили приморские укрепления. Сухопутные войска переправились через реку Рион, которая впадает в Черное море под северною стеною Анапы и расплывается кругом всего города топкими болотами».

В 1829 году Анапа была окончательно отобрана у турок, а курортом она стала в 1866 году. Популярность город приобретает вместе с ростом моды на морские купания, сменившие питье минеральных вод. Но на страницах книг Анапа появляется лишь мельком. Вот, например, безымянная пассажирка в «Солнечном ударе» Бунина возвращается из Анапы: «И блаженно и страшно замерло сердце при мысли, как, вероятно, крепка и смугла она вся под этим легким холстинковым платьем после целого месяца лежанья под южным солнцем, на горячем морском песке (она сказала, что едет из Анапы)». А вот героиня Катаева в романе «Время, вперед!» собирается туда уехать: «А там Анапа, море, иллюзии какого-то небывалого, нового счастья».

Но полноправным участником сюжета этот курорт не становился. Разве что мимоходом: вековой тоской веет от анапских сцен в «Хождении по мукам» Алексея Толстого. На опустевшем курорте во время Гражданской войны будущий анархист Жадов с женой Елизаветой Киевной сидит в «Шато Каберне» в «полуразрушенном доме на двух десятинах виноградника», пьет, как Атос, вино из бездонного подвала и размышляет о праве человека на преступление — решая для себя этот вопрос положительно.

Сочи

Некоторые авторы явно испытывают особую любовь к курортному антуражу. Вот снова Бунин: в очередном коротком рассказе о безумной страсти он повествует о замужней даме, которая с любовником снимает домик где-то в первобытном месте на черноморском побережье. А муж в это время продолжает ее искать.

«Он искал ее в Геленджике, в Гаграх, в Сочи. На другой день, по приезде в Сочи, он купался утром в море, потом брился, надел чистое белье, белоснежный китель, позавтракал в своей гостинице на террасе ресторана, выпил бутылку шампанского, пил кофе с шартрезом, не спеша выкурил сигару. Возвратясь в свой номер, он лег на диван и выстрелил себе в виски из двух револьверов».

И безудержная южная природа, заросшая «чинаровыми лесами, цветущими кустарниками, красным деревом, магнолиями, гранатами, среди которых поднимались веерные пальмы, чернели кипарисы», выступает уместным аккомпанементом этому любовному безумию. Где-то там же, в неназванном месте, где «пустынный берег моря, неутолимый зной и однообразие дымчатых, лиловатых гор», помещает своих героев Чехов в «Дуэли». Сюда тоже сбегают влюбленные, но, поскольку это Чехов, а не Бунин, дело кончается по-чеховски: их заедает быт.

До революции, впрочем, Сочи, чья история началась с морского десанта в 1839-м (чему был свидетелем Айвазовский), большим курортом не являлись. В начале ХХ века в посаде Сочи Черноморской губернии насчитывалось около 1300 жителей. В советские годы популярность региона растет, вот только про преступную любовь уже не сочиняют книг. Зато пишут про преступную деятельность: куда-то сюда, на юг, отправляют своих сыщиков Костенко и Гурова Юлиан Семенов и Николай Леонов («Огарева, 6», «Еще не вечер»). Однако конкретные названия городов авторы не указывают — и правильно: детектив — жанр легкомысленный, а солидные местные чиновники могли бы обидеться.

Гагры

Хотя, возможно, в этих советских детективах шла речь о курортах Абхазии — описания достаточно расплывчаты. Зато конкретно названо место в советской классике — «Сандро из Чегема». Фазиль Искандер сначала рассказывает, как кузен императора принц Ольденбургский в 1903 году этот курорт основал, потом показывает, как принц думает о лечебном массаже и смотрит на лебедей с пеликанами в парке… Но самый запоминающийся образ Гагр — в его новелле «Пиры Валтасара», где Сандро и абхазский ансамбль песни и пляски танцуют в роскошном советском санатории перед Сталиным, Берией и прочими вершителями судеб.

Этому же курорту в ХХ веке будут суждены самые большие потрясения.

«Летом 1974-го я проехал сквозь Гагры, направляясь в сторону Гудаут, в спортивном автомобиле француза в компании красивых женщин, а в 1992-м бродил по заросшему сорной травой пляжу Гудаут — авантюрист, приехавший на помощь Абхазской Республике.

Крым

Екатерина Великая присоединила Крым к Российской империи в 1783 году, но даже много позже, при Гоголе, на полуостров на страницах книг отправлялись, пожалуй, только чумаки, которые везли туда табак, а увозили соль и рыбу. Да в «Рассказах русского солдата» Николая Полевого крымские места перечислялись вместе с другими славными победами екатерининских времен. Но уже в 1847 году в «Обыкновенной истории» Гончарова герои подумывают, не съездить ли на лето в Крым.

Переломом, вероятно, было крымское путешествие ссыльного Пушкина в 1820 году. (Тогда на Черное море ссылали, добровольно ехать хотелось немногим.) Множество стихов, посвященных им Тавриде, дало полуострову вечный пропуск в русскую литературу. Но основной массив текстов был создан во второй половине XIX — начале ХХ века, когда Крым и морские купания станут популярнейшим видом досуга.

Не стоит забывать, что крымское солнце было одним из немногих лечебных средств, продлявших жизнь больным чахоткой, перед которой медицина тогда была бессильна. Жизнь в Крыму прописали Чехову, и, наблюдая за жизнью отдыхающих, он делал много заметок. На полуостров едут или мечтают уехать герои «Попрыгуньи», «Ионыча», «Скучной истории», «Дома с мезонином» и многих других его текстов. Отсюда же пишет свое письмо смертельно больной герой рассказа Куприна «Первый встречный» о несостоявшемся адюльтере. Чахоточную девочку увозят в Крым даже в «Жизни Клима Самгина» Максима Горького. В Крыму умирал от той же болезни Александр Грин, создавая свою сказочную приморскую страну (прозванную литературоведами «Гринландией») и ее главную книгу — повесть-феерию «Алые паруса».

Ялта

Это был самый литературный из крымских городов. Во-первых, потому что здесь обосновался сам Чехов. Наблюдательный, желчный, умирающий и высмеивающий чужие влюбленности, он запечатлел этот город и курортную жизнь как непрекращающуюся череду внебрачных связей, а иногда и место зарождения настоящей любви.

«И часто на сквере в саду, когда вблизи их никого не было, он вдруг привлекал ее к себе и целовал страстно. Совершенная праздность, эти поцелуи среди белого дня, с оглядкой и страхом, как бы кто не увидел, жара, запах моря и постоянное мелькание перед глазами праздных, нарядных, сытых людей точно переродили его».

Во-вторых, про Ялту написано множество стихов — тут и Маяковский, и Бродский. Еще тут серьезно пьют: гипнозом Воланда сюда был закинут беспутный Степа Лиходеев из романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита».
«Однако!» — сказал ему бессердечный курильщик на молу, приняв за пьяного. И пожалуй, только братьям Вайнерам в детективе «Я, следователь» про труп, обнаруженный на 38-м километре шоссе Ялта — Карадаг, удается показать крымскую курортную жизнь без головокружительного флера. Да беспокойные концессионеры Бендер и Воробьянинов (вот по чьим путешествиям путеводитель по России писать!) заглядывают сюда по делу — и даже становятся свидетелями большого крымского землетрясения 1927 года.

Евпатория

Алексей Толстой, как и Бунин с Чеховым, — любитель помещать своих героев в курортную обстановку. Его Даша из «Сестер» накануне Первой мировой войны оказывается в Евпатории — как и половина Петербурга.

«По всему побережью бродили с облупленными носами колючие петербуржцы с катарами и бронхитами и шумные, растрепанные москвичи с ленивой и поющей речью… почтенные и семейные люди, живущие, как и всё тогда жило в России, расхлябанно, точно с перебитой поясницей. В середине лета от соленой воды, жара и загара у всех этих людей пропадало ощущение стыда, городские платья начинали казаться пошлостью, и на прибрежном песке появлялись женщины, кое-как прикрытые татарскими полотенцами, и мужчины, похожие на изображения на этрусских вазах.
В этой необычайной обстановке синих волн, горячего песка и голого тела, лезущего отовсюду, шатались семейные устои. <…> По всему побережью не было ни одной благополучной дачи. Неожиданно разрывались прочные связи. И казалось, самый воздух был полон любовного шепота, нежного смеха и неописуемой чепухи, которая говорилась на этой горячей земле, усеянной обломками древних городов и костями вымерших народов».

В советское время — тоже жара, но все не так аморально. Николай Островский в романе «Как закалялась сталь» чеканит: «Опять Евпатория. Южный зной. Крикливые загорелые люди в вышитых золотом тюбетейках». А Окуджава в романе — лауреате Букера «Упраздненный театр», посвященном своему детству, подробно описывает атмосферу города между двумя мировыми войнами и вспоминает: «Из окна белого санаторного домика можно выпрыгнуть на золотой сухой, рассыпчатый песочек евпаторийского пляжа и втянуть всей грудью морской солоноватый дух — аромат голубой волны и выкинутых на берег, прожаренных под солнцем водорослей, и едва уловимое вкрадчивое благоухание серебряной, затаившейся в воде камбалы».

Помимо Крыма и Кавказа, русские писатели отправляли своих героев отдыхать и влюбляться туда же, куда ездили сами, например на морской курорт Сестрорецк близ Петербурга или на «финские дачи» (Куоккала и т. п.). А ведь были еще и заграничные поездки: особенно много в русской литературе Висбадена и Баден-Бадена, спасибо классикам — Тургеневу и Достоевскому. Кстати, согласно статистике, на зарубежные курорты до революции уезжало гораздо больше россиян, чем оставалось отдыхать на Черном море. Однако в литературу вошли именно они.