Игристое, золотое, легкое шампанское – спутник побед и торжеств – часто упоминали в стихотворениях русские поэты. Вспоминаем строки о шипучем вине вместе с Софьей Багдасаровой.

Век просвещения

Хотя говорят, что с шампанским русских познакомили еще при Петре I, но в России его было мало даже при Екатерине Великой. Во-первых, только разрабатывались технологии, которые бы позволяли везти это взрывоопасное вино на большие расстояния. В частности, знаменитая бутылка из экстракрепкого стекла только начала входить в обиход. Во-вторых, главная законодательница моды, императрица, под конец правления разлюбила все французское. Ведь именно из Франции приходили опасные вольнодумные идеи. С победой Французской революции императрица ввела эмбарго, которое, помимо всего прочего, препятствовало ввозу шампанского в Россию.

Упоминания шампанского в поэзии той эпохи какие-то бытописательские. Так, Державин в знаменитой оде «Фелица» признается, что запивает «шампанским вафли». Еще он свидетельствует о разнообразии барной карты:

Младые девы угощают,
Подносят вина чередой,
И алиатико с шампанским,
И пиво русское с британским,
И мозель с зельцерской водой.

(«К первому соседу», 1780)

При Павле I запрет на ввоз французских товаров также продолжался, однако император, в отличие от матери, шампанское любил — быть может, ей назло. Считается, что именно при нем появилась традиция поднимать за здравие монарха бокалы, наполненные этим игристым вином. Но «национальным русским напитком» оно пока еще не стало: в начале XIX века Константин Батюшков сочинил шутливое двустишие: «Налейте мне еще шампанского стакан, / Я сердцем славянин — желудком галломан!»

Российские победы

Хотя уже в 1806 году фирма по производству шампанских вин «Клико» вышла на русский рынок, истинное знакомство русских с шампанским началось с победы над Наполеоном и входа наших войск во Францию. Финальный общий смотр русской армии в 1815 году перед возвращением на родину Александр I провел на равнине у горы Монт-Эме — в коммуне Вертю. Той самой, в регионе Шампань, в 27 км к западу от города Шалон-ан-Шампань.

Естественно, русские войска квартировали в Шампани повсюду — и опустошили все подвалы. Однако мудрая вдова Клико — хозяйка легендарной марки — произнесла, подсчитывая убытки, пророческие слова: «Сегодня они пьют. Завтра они заплатят». И стремительно организовала поставки своего шампанского в колоссальных количествах на русский рынок, чтобы опередить конкурентов. В итоге в XIX веке Российская империя стала вторым в мире потребителем шампанского.

Однако в поэзии этого периода шампанского еще мало: времени у поэтов не хватало. Впрочем, в том же 1815 году гусар-поэт Денис Давыдов все же мечтательно писал в своей деревеньке о Аи-Шампань:

Пустыня тихая, сует уединенна,
В тебе я позабыл все горести мои!
Но будь ты на холмах Аи ―
Тогда была бы совершенна!

(«К моей пустыне», 1815)

А также признавался в «Гусарской исповеди»: «…Люблю разгульный шум, умов, речей пожар / И громогласные шампанского оттычки». (Это не помешает ему потом сетовать: «Жомини да Жомини! А об водке — ни полслова!».)

Золотой век русской поэзии

Этот недостаток посвящений шампанскому с лихвой окупят младшие современники героев Отечественной войны 1812 года — поэты пушкинского времени.

«Книгой», которой зачитывалось все его поколение, называет шампанское Петр Вяземский в своих стихах, посвященных Денису Давыдову и озаглавленных «Эперне» (именно в этом городе — штаб-квартира Moet & Chandon, одного из крупнейших производителей шампанских вин). Впрочем, воспеванию этого вина посвящено все стихотворение.

Икалось ли тебе, Давыдов,
Когда шампанское я пил
Различных вкусов, свойств и видов,
Различных возрастов и сил,

Когда в подвалах у Моэта
Я жадно поминал тебя,
Любя наездника-поэта,
Да и шампанское любя? <…>

Моэт — вот сочинитель славный!
Он пишет прямо набело,
И стих его, живой и плавный,
Ложится на душу светло.

(«Эперне», 1839–1854)

У Вяземского шампанское вообще появляется постоянно: «вином кипит сияющий хрусталь», «Моэта из бутылки брызжет хладный кипяток!», «…Дар благодатный, дар волшебный / Благословенного Аи / Кипит, бьет искрами и пеной!», «…Салфеткою спеленутую чинно, / Несут вдову Клико, согретую в руках» и так далее.

А для Пушкина это вино, например, — «масло, топливо», из-за которого не «гасло» литературное общество «Зеленая лампа». Шампанское поэт явно обожал.

«Евгений Онегин» (наполненный упоминанием различных марок настолько, что сегодня автора обвинили бы в продакт-плейсменте) им прямо брызжет несколько глав подряд. Вот Пушкин хвалит вино урожая легендарного 1811 года: «…Вошел: и пробка в потолок, / Вина кометы брызнул ток». Вот использует его для характеристики хандры главного героя: «…Затем, что не всегда же мог / Beef-stеаks и страсбургский пирог / Шампанской обливать бутылкой».

Социальное положение Лариных автор подчеркивает тем, что у них пьют не настоящее игристое из Франции, а отечественное, из южных губерний: «Да вот в бутылке засмоленной / Между жарким и бланманже / Цимлянское несут уже».

Вдовы Клико или Моэта
Благословенное вино
В бутылке мерзлой для поэта
На стол тотчас принесено.
Оно сверкает Ипокреной;
Оно своей игрой и пеной
(Подобием того-сего)
Меня пленяло: за него
Последний бедный лепт, бывало,
Давал я. Помните ль, друзья?
Его волшебная струя
Рождала глупостей не мало,
А сколько шуток и стихов,
И споров, и веселых снов!

Но изменяет пеной шумной
Оно желудку моему,
И я Бордо благоразумный
Уж нынче предпочел ему.
К Аи я больше не способен;
Аи любовнице подобен
Блестящей, ветреной, живой,
И своенравной, и пустой…

(«Евгений Онегин», гл. 4, 1828)

Не забывает Пушкин шампанское и в других произведениях: «кипишь ли ты, златая чаша?», «вино струится, брызжет пена» и т.п. Цимлянское он то хвалит («Приготовь же, Дон заветный, / Для наездников лихих / Сок кипучий, искрометный / Виноградников твоих»), то упоминает в проклятии: «Да будет проклят дерзновенный… / Пускай не в силах будет пить / Или, стаканами владея / Лафит с цымлянским различить!»). Наконец, он формулирует актуальную до сих пор мудрость: «Как мысли черные к тебе придут, / Откупори шампанского бутылку / Иль перечти «Женитьбу Фигаро».

Поэты пушкинского времени знали, что шампанское — одна из ценнейших вещей на этом свете — и на том. Молодой Антон Дельвиг в день своего рождения писал так:

Я пирую, други, с вами,
И шампанское в стекло
Льется пенными струями.
Дай нам, благостный Зевес,
Встретить новый век с бокалом!
О, тогда с земли без слез,
Смерти мирным покрывалом
Завернувшись, мы уйдем
И, за мрачными брегами
Встретясь с милыми тенями,
Тень аи себе нальем.

(«В день моего рожденья», 1819)

Любовь к шампанскому заметна и у Евгения Боратынского: «Гоненьям рока, злобе света / Смеюся я: / Живет, не здесь, в звездах Моэта / Душа моя!» Каким-то образом шампанское становится символом свободы. Цензура запретила стихотворение Боратынского «Пиры» (1826), в частности, из-за сравнения шампанского сорта аи, которое «свободою кипит», с «гордым умом, не терпящим плена». Так сильны в то время были воспоминания о декабрьском восстании.

Полный влагой искрометной,
…Зашипел ты, мой бокал!
И покрыл туман приветный
Твой озябнувший кристалл…
<…>

Чем душа моя богата,
Всё твое, о друг Аи!

(«Бокал», 1835–1836)

Да, кстати, ведь и в «Путешествии Онегина» декабристы ведут дружеские споры «между Лафитом и Клико»… Дмитрий Веневитинов прямо написал в 1825 году, что шампанское ему внушило предчувствие: его друзьям суждено «для свободы созреть, как вино». Когда Чацкого в «Горе от ума» подозревают в вольнодумстве, то один из пороков, который ему приписывают, — тоже оказывается любовь к этому вину: «Шампанское стаканами тянул. / — Бутылками-с, и пребольшими. / — Нет-с, бочками сороковыми».

Середина XIX века

Со временем, благодаря лавинообразному росту импорта французских вин, а также возникновению большого количества отечественных виноделен, игристые вина перестают быть прерогативой аристократов — и, соответственно, мечтой поэта. Их практически нет у Лермонтова (разве что «В стекле граненом дар земли чужой / Клокочет и шипит аи румяный» в малоизвестной поэме «Сашка»). А к середине века шампанское становится чуть ли не синонимом пошлости. Недаром «Бесприданница» Александра Островского начинается с того, что купцы пьют его поутру — причем из чайника (потому что в чайных алкоголь по закону не продавали).

Никаких восторгов нет, например, у Николая Некрасова:

Я герой!..
Припеваючи жить
И шампанское пить,
Завираться!
Жребий мой:
Вечеринки давать,
И себя восхвалять,
И стишки издавать,
И собой
Восхищаться!

(«Стихотворение, заимствованное из Шиллера и Гете», 1845–1846)

Славянофилы, нелюбимые Некрасовым, у него «В Петербурге шампанское с квасом / Попивали из древних ковшей». У Алексея Апухтина «Притворяются гости, что весело им, / И плохое шампанское льется рекою…». Владимир Бенедиктов же считает, что «Если ж кто в страхе над жизненным морем / Дух врачевал свой кипучим клико, / ― Други, поверьте, тот хвастал лишь горем, / Скорби не знал, не страдал глубоко».

Серебряный век

Но наконец — время реванша! Вторая волна великой русской поэзии в начале XX века воспевает шампанское так же сладко, как и первая веком ранее.

Недаром «король поэтов» Игорь Северянин восклицает: «Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском! / Удивительно вкусно, искристо и остро!». В другом месте Северянин пишет: «Шампанским пенясь, вдохновенье / Вливалось в строфы — мой бокал». Для него оно также символ чистоты:

Шампанского в лилию! Шампанского в лилию!
Ее целомудрием святеет оно.
Mignon с Escamilio! Mignon с Escamilio!
Шампанское в лилии — святое вино.

Шампанское, в лилии журчащее искристо, —
Вино, упоенное бокалом цветка.
Я славлю восторженно Христа и Антихриста
Душой, обожженною восторгом глотка!

(«Шампанский полонез», 1912)

Александр Блок в ресторане послал «черную розу в бокале золотого, как небо, аи», а также знает, что «хмельней золотого аи… были страшные ласки твои…». Марина Цветаева взывает: «Шампанское вероломно, / А все ж наливай и пей!» Георгию Иванову «шампанское взоры туманит», а Александр Вертинский, продолжая ботаническую тему Блока и Северянина, сыплет «в шампанское цветы».

Революция

Разумеется, после победы большевиков шампанское отправляется туда же, куда фарфоровые слоники и кружевные салфетки. Прочь.

Резкий Владимир Маяковский осуждает капиталистический дирижабль Умберто Нобиле, зазря погибший в северных льдах: «Не карты полюсов он вез с собой, а крест, громаднейший крестище… и шампанское!» Настоящему советскому человеку эта роскошь не нужна, считает Маяковский:

От трудов
                своих
                     почив,
занавесившись с опаскою,
выдували
            нэпачи
                   зашипевшее шампанское.

(«Итоги», 1929)

В СССР

Со временем отношение к шампанскому (тем более что теперь появилось и «Советское») смягчается. Впрочем, теперь это — не просто алкоголь, а поэтический символ, унаследованный у предыдущих веков. Так, Евгений Евтушенко в «Памяти Ахматовой» сетует, что ее пальцы забыли «холодок Аи, и поцелуи в Ницце, Петербурге». А вот Булат Окуджава, прося не обещать «деве юной любови вечной на земле», написал, что у кавалергардов 1812 года «течет шампанское рекою и взгляд туманится слегка».

И действительно, пусть шампанское в последние десятилетия — напиток легко доступный и демократический. Но все равно, для нас оно остается символом вдохновения, праздничного настроения, гусарских гулянок и аристократических пиров. Во многом — благодаря восторгу и восхищению русских поэтов.