«Полмили от Мангейма въехали мы в <Страну>. Первый город Ландо, крепость знатная. При въезде в город ошибла нас мерзкая вонь, так что мы не могли уже никак усомниться, что приехали в <Страну>. Словом, о чистоте не имеют здесь нигде ниже понятия, — все изволят лить из окон на улицу, и кто не хочет задохнуться, тот, конечно, окна не отворяет».

«Я слыхал прежде, будто в <Стране> жить дешево; теперь могу сказать, что это неправда и что здесь все гораздо дороже, нежели в Германии, например хлеб, мясо, дрова, платье, обувь и прочие необходимости. Причина сей дороговизны есть богатство <жителей Страны>. Где богаты люди, там дешевы деньги; где дешевы деньги, там дороги вещи».

«Если бы вы знали, с какою радостью я бросил Швейцарию и полетел в мою душеньку, в мою красавицу <Страну>! Она моя! Никто в мире ее не отнимет у меня. Я родился здесь. Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент, кафедра, театр — все это мне снилось. Я проснулся опять на родине и пожалел только, что поэтическая часть этого сна — вы да три-четыре оставивших вечную радость воспоминания в душе моей — не перешли в действительность».

«Во всем мире нет такого красивого типа женщин, как <жительницы Страны>. Все это с трудом толпится в улицах, тесно, густо. Толпа не умещается на тротуарах и заливает всю улицу <…> Помню, раз я зашел в одно Casino. Там гремела музыка, шли танцы, толпилась бездна народу. Убранство было великолепное. Но мрачный характер не оставляет <жителей Страны> и среди веселья: они и танцуют серьезно, даже угрюмо, чуть не выделывая па и как будто по обязанности».

«Вот уже три недели, как шляюсь по этой Чухляндии, меняя места в поисках за сильными мотивами, и в результате ничего, кроме тоски в кубе. Бог его знает, отчего это, — или моя восприимчивость художественная иссякла, или природа здесь не тово. Охотнее верю в последнее, ибо поверив в первое, ничего не остается, или остается одно — убрать себя, выйти в тираж. Итак, природа виновата, и в самом деле, здесь нет природы, а какая-то импотенция!»

«Купцы большею частью <жители Страны>; товары продают оптом и отправляют из <Страны> в Европу или обратно, выписывают из Европы в <Страну>. Но вот, наконец, добрались и до мелких торговцев. <Жители Страны> в таких же костюмах, в каких мы их видели на Яве, сидели в лавках. Белая бумажная кофта, вроде женских ночных кофт, и шаровары, черные, а более синие, у богатых атласные, потом бритая передняя часть головы и длинная до пят коса, природная или искусственная, отсутствие шляпы и присутствие веера, заменяющего ее, — вот их костюм. <Житель Страны> носит веер в руке и, когда выходит на солнце, прикрывает им голову. Впрочем, простой народ, работающий на воздухе, носит плетенные из легкого тростника шляпы, конической формы, с преширокими полями».

«Я воображал пальму красивее, чем она показалась мне в действительности. Издали пальма очень своеобразна и грациозна, но вблизи она безжизненна: ее измятый ствол, сухие серо-зеленые перья, густо покрытые пылью, дают ей вид чего-то картонного, сделанного. Население самое разнообразное и живописное, полное смешение Запада с Востоком. Тут смуглые, благообразные арабы, чванные турки, приниженные феллахи, добродушные негры, и европейских разновидностей сколько угодно».

«Неужели я в <Стране>?… И какая-то детски восторженная радость охватывала меня. В <Стране>! — в том самом сказочном, легендарном краю, о котором столько мечталось когда-то!… Мне даже смешно становится: чего это рядом ругается и злится толстый француз, севший вчера в Сетте к нам в вагон. <…>
— Проклятая страна! Никто и никуда не торопится. Цены времени не знают! Я, — обращается он ко мне, — два года жил здесь, всю страну объездил, и не было еще случая, чтобы <этой Страны> поезд когда-нибудь пришел вовремя! Раньше — никогда, позже — всегда!»

Когда меня не душит злоба
На Кайзера взлетевший ус,
Когда в влюбленности до гроба
Тебе, <Страна>, клянусь.

Нет ни волшебней, ни премудрей
Тебя, благоуханный край,
Где чешет золотые кудри
Над вечным Рейном — Лорелей.

«На мой взгляд, в <Стране> нет красавиц в полном смысле этого слова, но есть, даже на европейскую мерку, очень много миловидных, изящных лиц; в этом они сходны с француженками, между которыми тоже, при отсутствии типов высокой красоты, масса хорошеньких. Надобно только заметить, что в то время, как француженки долго сохраняют свежесть и красоту, <жительницы Страны> замечательно скоро теряют их. В 30 лет, когда первая пышно распускается и чертами лица, и линиями тела, les charmes de belle [Прелести красавиц. — Прим. ред.] в <Стране> уже обыкновенно поблекли, и лицо, и фигура, и походка устают, выцветают».

«Город шумел, орал и сверкал, как огромный базар. Тысячи голосов. Щелканье бичей «арабаджи», гордо вос­седавших на козлах своих фаэтонов, окрики полицейских, гудки машин, вой нищих, пение продавцов птиц и слас­тей, лай собак — все сливалось в общий гул. На улицах настоящий карнавал. Сотни офицеров и солдат в самых экзотических формах и нарядах. Шотландцы в юбочках с волынками в руках маршировали под какую-то детскую музыку. Негры в фресках и шароварах, итальянцы с пе­тушиными перышками на шляпах, французы в голубых с золотом кепи, американцы в белых шапочках, англича­не со стеками в руках, греки, чехи, сербы, румыны… Кого только здесь не было! И все это двигалось, маршировало, играло, пело. «Победители» демонстрировали свою мощь».

«Такой земли я не видал и не думал, что такие земли бывают.
На фоне красного восхода, сами окрапленные красным, стояли кактусы. Одни кактусы. Огромными ушами в бородавках вслушивался нопаль, любимый деликатес ослов. Длинными кухонными ножами, начинающимися из одного места, вырастал могей. Его перегоняют в полупиво-полуводку — «пульке», спаивая голодных индейцев. А за нопалем и могеем, в пять человеческих ростов, еще какой-то сросшийся трубами, как орган консерватории, только темно-зеленый, в иголках и шишках».

«Кнедлики»!!!!! Вот то слово, которое привело в возмущение и ярость моих друзей — <жителей Страны>…
— Позвольте, господа, — оправдывался я. — Ну, что в них хорошего? Что такое — кнедлики?! Это вареный, тяжелый, как свинец, хлеб, который кирпичом ложится в желудке. Ведь если я буду есть кнедлики каждый день — у меня в желудке будет кирпичный дом!
— У вас не в желудке кирпич, — кричал мой сосед по столу, — а в сердце у вас кирпич! Да ели ли вы когда-нибудь настоящие кнедлики?!»

«Когда мы ехали в <Страну>, мы не учли одной вещи — «госпиталити», <этой Страны> гостеприимства. Оно беспредельно и далеко оставляет позади все возможное в этом роде, включая гостеприимство русское, сибирское или грузинское. Первый же знакомый <житель Страны> обязательно пригласит вас к себе домой (или в ресторан) распить с ним коктейль. На коктейле будет десять друзей вашего нового знакомого. Каждый из них непременно потащит вас к себе на коктейль. И у каждого из них будет по десять или пятнадцать приятелей. В два дня у вас появляется сто новых знакомых, в неделю — несколько тысяч. Пробыть в <Стране> год — просто опасно: можно спиться и стать бродягой».

«Гималаи, разрешите еще раз послать Вам сердечное восхищение. Также вся прекрасная <Страна>, позволь еще раз послать тебе привет за все то великое и вдохновляющее, которым наполнены твои и луга, и рощи, и старинные города, и священные реки».