Директор Государственной Третьяковской галереи Зельфира Трегулова рассказала порталу «Культура.РФ», что ждет зрителей на Международном фестивале камерной музыки Vivarte 2019, с какими вызовами сталкивается музей сегодня и на какие выставки надо обязательно сходить этим летом.

— С 26 мая по 2 июня Третьяковская галерея уже в четвертый раз принимает Международный фестиваль камерной музыки Vivarte. В этом году он посвящен выставке Эдварда Мунка и русско-скандинавским связям конца XIX — начала XX века, а проходит в зале Врубеля. Как вы пришли к такому концепту?

— Мы придумывали этот фестиваль вместе с фондом «U-Art: Ты и искусство» — его основателем Иветой Манашеровой и знаменитым виолончелистом Борисом Андриановым. Нам показалось очень важным объединить в одном пространстве камерную музыку, которую исполняют выдающиеся музыканты современности, и живопись одного из самых главных русских художников — Михаила Врубеля, поскольку она созвучна стихии музыки. Врубель любил музыку, очень много работал для Мамонтовской частной оперы, делал костюмы и декорации для ее постановок, был женат на одной из самых блестящих солисток этой оперы — Надежде Забеле. И в этом году идея фестиваля состоит в том, чтобы создать в Зале Врубеля у слушателей впечатления и эмоции, аналогичные тем, которые возникают у посетителей выставки Эдварда Мунка — ее мы показываем до 14 июля.

Это первая масштабная ретроспектива художника в России. Я бы хотела обратить внимание на европейскую известность Мунка и очень плохую осведомленность о нем российского зрителя. В дореволюционной России его работы показывались только раз — это была одна картина на экспозиции Сергея Дягилева в 1897 году. Обычно все знают его «Крик», но художник Эдвард Мунк — это гораздо больше. В основу этой экспозиции мы положили идею о том, что творчество Мунка абсолютно конгениально текстам Достоевского. В ночь, когда Мунк скончался, в январе 1944 года, на его столике лежал раскрытый на середине роман «Бесы». Этой выставкой мы хотели показать, что Эдвард Мунк — это не только страх, боль, отчаяние, ужас и предощущение ада, но принятие этого мира, очищение и катарсис. И весь этот невероятный диапазон эмоций организаторы фестиваля Vivarte переносят в Зал Врубеля.

— Какие музыкальные открытия ждут зрителей в рамках фестиваля?

— Во время фестиваля Vivarte будет звучать музыка европейских и русских композиторов. Во Врубелевском зале исполнят сочинения Иоганна Себастьяна Баха, Франца Шуберта, Йозефа Гайдна, Иоганнеса Брамса, Сергея Рахманинова, Сергея Прокофьева, Рейнгольда Глиэра, а главное — Эдварда Грига и других скандинавских авторов, многие из которых ранее не исполнялись в России. Здесь надо сказать большое спасибо художественному руководителю фестиваля Борису Андрианову, который ежегодно разрабатывает музыкальную программу. Он специально ездил в Осло, где разговаривал с норвежскими специалистами и договаривался с музыкантами о приезде к нам на фестиваль.

Каждый вечер на специальном мольберте зрителям представляется одна из картин собрания Третьяковской галереи. И это полотно будет соотноситься и с творчеством Мунка, и с музыкальной программой. Например, в день открытия фестиваля мы показываем картину Исаака Левитана «Лунная ночь. Большая дорога» — она больше других соотносится с меланхолией ночных пейзажей Эдварда Мунка, а музыкальным сопровождением выступят произведения известных норвежцев Эдварда Грига и его последователя Арнльота Хельдоса. А в другой — датский духовой Квинтет имени Карла Нильсена сыграет мажорные сочинения Игоря Стравинского и Дмитрия Шостаковича в такт эскизу к картине Филиппа Малявина «Вихрь», созвучной «Танцу жизни» Мунка.

Мы хотели бы, чтобы у зрителей возникали самые сильные впечатления от музыки, от уровня ее исполнения. Особенность в том, что многие всемирно известные музыканты, которые обычно выступают сольно, на нашем фестивале объединятся в трио, квартеты, квинтеты, секстеты. У нас выступят норвежская гамбистка Хенрикке Рюннинг, российско-британская пианистка Екатерина Апекишева, британско-норвежский скрипач-виртуоз Чарли Сием, австрийский альтист Юлиан Рахлин, канадская скрипачка Сара МакЭлрави, израильский пианист Итамар Голан, а также ансамбль «Русский Ренессанс», Российский квартет саксофонистов. Я думаю, не только зрители, но и сами исполнители подзарядятся от живописи Врубеля, тех произведений, которые находятся рядом с ними на мольберте и общей атмосферы творчества Эдварда Мунка.

— Третьяковка сегодня — это не только картины, но и лекции, спектакли, концерты, кинопоказы. Расскажите, почему для музея важны все эти активности? Ведь в него и так стоят очереди.

— Мы прекрасно понимаем, что сегодня музей может стать чем-то большим. Современному зрителю необходимо объединение самых сильных впечатлений и эмоций, которые они получают от изобразительного искусства, художественного слова, музыки, театрального перформанса, кино. Сейчас музей — самый демократичный очаг культуры, потому что билет в него стоит столько же, сколько билет в кино, если речь идет не об утреннем сеансе. Мы даем людям многообразие впечатлений, а самое главное — побуждаем мыслить глубоко и широко, видеть большую картину, а не некие частности.

Все это привлекает к нам новую, молодую аудиторию — ту, которая раньше к нам не приходила. И для нас очень важно, что к нам начинают приходить люди, которые прежде и предположить не могли, что в этом огромном здании на Крымском Валу находится Третьяковская галерея. В этом смысле последний день фестиваля Vivarte, 2 июня, когда пройдет целый «Музыкальный променад» концертов на площадках внутренних дворов Инженерного корпуса, Дома Сергея Рахманинова и Башмет-центра, — это как раз символ того, что мы пытаемся сделать: выйти к людям за рамки музея.

К сожалению, такое стремление принять как можно более разнообразную публику, расширить границы музея сегодня сталкивается с противоположными тенденциями. Мы начинаем осознавать, что музей становится очень уязвимым. Что в музее могут иметь место акты вандализма, откровенные по своему нахальству кражи или некие акции, которые раньше с ним не ассоциировались. И такая ситуация складывается не только у нас в России: с невероятной агрессией сталкиваются и мои зарубежные коллеги. Мне кажется, что это действительно заставляет ставить вопрос: «Что же такое музей сегодня?» И наряду с невероятным расширением нашей активности пытаться вернуть музею — и тут я процитирую моего коллегу Михаила Пиотровского — статус некоего сакрального пространства. Понять, как совместить эту широту с осознанным отношением людей к музею, — одна из ключевых задач сегодня.

— Когда в 2015 году вы только приступали к руководству галереей, планировали, что ее имидж так изменится? Можете дать совет коллегам: как сегодня обычным, даже маленьким музеям стать актуальными, перспективными и востребованными?

— Нет, совсем не предполагала.

Я абсолютно уверена в том, что дело не в величине музея. Огромный музей — огромные проблемы. Большой музей — это очень большой бюджет, который сегодня нужно найти и поднять. Маленький музей — да, конечно, возможностей может быть меньше, но все зависит от тех людей, которые работают там и от того, насколько они внутри себя понимают необходимость преобразований. А сегодня музеи должны меняться. Так, как они жили раньше, продолжать невозможно. Иначе они будут умирать или влачить жалкое существование. Музей сейчас не может жить только на государственные дотации, необходимо привлекать бизнес, благотворительность.

Главное — быть невероятно вовлеченным в то, что происходит в музее, отдавать ему все свои силы без остатка. Найти команду единомышленников, которые будут работать за идею, а не зарплату. Хотя, простите, сегодня в крупнейших государственных музеях уровень средней зарплаты весьма высок — около тысячи евро в месяц, и это без учета доходов руководящего состава. Я понимаю, что в регионах ситуация совсем другая. Но как убедительно показал в свое время конкурс, организованный Фондом Потанина, — «Меняющийся музей в меняющемся мире», — блестящая идея, системный подход, небольшая команда единомышленников могут полностью изменить ситуацию. Этот же конкурс, кстати, показал, что если ты один, то «в поле не воин». Иногда консервативные музеи выкидывают человека, который попытался внести в деятельность музея нечто свежее и стратегически правильное. Это сложный вопрос, но мне кажется главное — быть абсолютно уверенным в том, что все, что ты делаешь, необходимо музею и тем людям, которые в него приходят.

— Какой российский или зарубежный опыт оказался для вас наиболее ценным на этом пути преобразований? На кого вы ориентируетесь?

— На самом деле какие-то продвинутые музейные подходы существуют у нас в России, причем необязательно в крупных музеях. Мне часто говорят: «Ну, вам легко, работает имидж Третьяковской галереи». Но давайте зададим вопрос: почему он не работал пять-семь лет назад? Не все зависит от имени музея.

Посмотрите, что происходит в Коломне. Там в Музее органической культуры есть потрясающая, вызывающая у меня невероятную волну абсолютно белой зависти экспозиция работ недавно ушедшего от нас Вячеслава Колейчука. Ей может позавидовать Третьяковка.

Музеи Коломны трансформировали небольшой город в некую Мекку для тех, кто приезжает в Москву и в Россию. Я верю в эффект Бильбао, когда целый город может измениться благодаря одной успешной идее. Единственное — нужно правильно анализировать ситуацию и иметь команду, готовую вкладываться без компромиссов. Скажу честно, после недавней поездки уже в коломенский Музей живописной культуры я очень над многим задумалась. Там действительно есть чему поучиться.

Что касается зарубежных практик, на протяжении 25 лет я курировала крупнейшие выставки за рубежом, имела возможность стажироваться несколько раз в Музее Гуггенхайма в Нью-Йорке и уже тогда поняла, что значит функционирование современного музея, как важна работа с прессой и с потенциальными партнерами-донорами, как необходимо выкладываться по полной. А еще то, что музей — это не только создание выставочных, издательских и образовательных программ, а гораздо шире. И сегодня музейный директор должен быть специалистом во многих сферах. Я прекрасно осознаю, например, что мне не хватает юридических, экономических знаний. Но слава богу, удалось получить из первых рук знания в области фандрайзинга, работы со СМИ в сфере организации выставок, накопить такой опыт.

Мне сложно сказать, чей опыт конкретно был положен в основу нашей стратегии. Мы, работая вместе с теми, кто создавал долгосрочную программу развития Третьяковской галереи, а это была британская компания Event Communications — один из лидеров в создании музейных стратегий, опирались на опыт огромного числа российских и мировых учреждений. И очень честно анализировали сильные и слабые стороны каждой из практик. Ведь важно быть максимально честным с собой и не думать, что раз ты называешься «Третьяковская галерея», то априори все хорошо.

— На какие выставки, которые откроются в России в этом году, вы посоветовали бы обязательно сходить?

— Во-первых, выставка «Братья Морозовы. Великие русские коллекционеры» в Государственном Эрмитаже, которая откроется 20 июня. Там представят около 140 художественных произведений, собранных Иваном и Михаилом Морозовыми. Во-вторых, перекрестную выставку-собрание Сергея Щукина в Пушкинском музее, которая стартует 17 июня. Это возможность посмотреть шедевры Клода Моне, Пьера Огюста Ренуара, Поля Гогена, Анри Матисса, Пабло Пикассо и не только. Я думаю, что это безусловный must see этого года. А если говорить о наших выставочных программах, то это выставка Эдварда Мунка — она продлится до 14 июля в Инженерном корпусе в Лаврушинском переулке, и Ильи Репина — ее можно посмотреть до 18 августа в Третьяковской галерее на Крымском Валу.

Фотографии предоставлены Отделом по связям с общественностью Государственной Третьяковской галереи

Беседовала Татьяна Григорьева