Актер и режиссер Александр Молочников, автор спектакля «19.17» и фильма «Мифы», рассказал порталу «Культура.РФ», от чего приходится отказываться ради театра, почему репетиций всегда мало и зачем ему ездить в Эфиопию.

— Если бы вас попросили рассказать о себе людям, которые о вас ничего не знают, то как бы вы им объяснили, кто вы и чем занимаетесь сейчас?

— Я бы просто сказал, что я парень из Петербурга. А зачем еще что-то говорить? Если человек ничего обо мне не знает, значит, то, что я сделал, не входит в сферу его интересов. Зачем ему о себе рассказывать?

— А если вы встретитесь с друзьями, которых давно не видели? Тоже будете молчать?

— С друзьями лучше обсудить футбол или вспомнить о том, как мы в школе катались на банкетках по лестнице.

— Как театр вошел в вашу жизнь и почему он в ней остался?

— В детстве мне очень нравилось смотреть спектакли для детей. Они были чудовищные, но весь этот ужас почему-то меня привлекал. Потом в частную школу, где я учился, внезапно пришли прекрасные актеры Театра комедии Сергей Бызгу и Андрей Шимко, создали студию и стали делать с нами довольно хорошие спектакли. Потом мы поехали на гастроли в Испанию, Финляндию… Нам несказанно повезло, потому что студия стала одной из лучших в городе и до сих пор успешно существует. Сыгранные там роли, случавшиеся удачные моменты дали мне эту гаденькую надежду на поступление в театральный институт. И, как бы это банально ни прозвучало, мне с детства нравится запах кулис. А когда мы едем куда-то на гастроли, запах кулис в чужом театре меня почему-то до сих пор возбуждает: ждешь, что случится что-то невероятное.

Еще одно чудо заключалось в том, что наша студия показывала спектакли не в коридоре или рекреации школы, как это часто бывает, а в «Балтийском доме», Театре Комиссаржевской и других крупных театрах. Возможно, я говорю как заядлый ботаник, но меня это действительно заставляло гордиться собой и хвастаться, хотя остальным было по барабану. Потом возник спектакль «Старший сын» Виктора Крамера по пьесе Вампилова, где мне предложили сыграть Васеньку. Мне было 14 лет, Васеньке в пьесе столько же, отличная для этого возраста роль. Там были заняты артисты Равикович, Мазуркевич: мы с ней играли любовь.

— Вы закончили Аничков лицей — школу с математическим уклоном. Сейчас это помогает или мешает в творческой работе?

— Девиз Аничкова лицея в том, что в нем нет никакого уклона. Просто все предметы преподаются более углубленно, чем обычно. В 10–11-х классах есть система спецкурсов: выбираешь две дисциплины из того, что тебе более интересно. И там прекрасные учителя. Один из них — мой папа, он преподает математику. Но математикой я углубленно никогда не занимался.

— Чему научил вас ваш учитель режиссер Леонид Хейфец? От чего предостерегал?

— Леонид Ефимович научил меня всему, что я умею. Он учил любить правду на сцене и восхищаться каждой секундой этой правды. Учил скромности, умению работать. Поначалу мы его боялись, восхищались им и ненавидели его. Меня он первые три курса просто уничтожал, говорил: не уверен, что тебе вообще стоит учиться здесь. Леонид Ефимович — великий педагог. Наверное, он видит потенциал каждого студента и, если понимает, что студент ленится, филонит, работает вполсилы, его это очень злит. И он ругается, кричит: кажется, что студент его очень подвел и ему за него стыдно!

Я больше не знаю настолько трезво мыслящих людей его возраста. Он умеет принять что-то чуждое ему, если интуитивно понимает, что это талантливо. И производит впечатление очень ироничного, колкого, в хорошем смысле, мудрого мастера. Мне приятно иногда звонить ему и обращаться за советом, притом что я занимаюсь совершенно другим театром и кино. И хотя понятно, что он будет обсуждать мою работу довольно жестко, я звоню ему: он любит своих учеников и дает дельные советы.

— Все ваши спектакли, в том числе и «19.17», рассказывают об исторических событиях. Но в интервью вы говорите, что зрители увидят в спектакле то, чего в действительности точно не происходило. Почему?

— Тема революций 1917 года настолько близка каждому, существует такое количество мнений о том, как это было, что, если бы мы претендовали на создание на сцене некоей правды, нашлось бы немало желающих закидать нас камнями. Поэтому в «19.17» Макару вставляют железное сердце, Крупская строит Ленину шалаш в Смольном, Макар в одиночку осуществляет переворот и штурм Зимнего и уводит солдат домой с Первой мировой войны. То есть на сцене происходит нечто нереальное, к чему никто не может придраться. Мы постепенно придумывали эту иную реальность вместе с соавторами, сочиняли какие-то фрагменты, обсуждали, правили, дополняли, разговаривали с композитором, художником, и постепенно история обрастала подробностями. Помню, композитор Вдовин предложил: а давайте в шалаше Ленин с Троцким родят Коллонтай. В спектакль это не вошло, но, когда сочиняется какая-то иная реальность, все постепенно начинает происходить в ее логике.

— Олег Табаков всегда смотрел спектакли перед тем, как объявить официальную премьеру, а после просмотра беседовал с режиссерами и артистами. Делал ли он вам какие-то замечания? Давал ли советы?

— Так складывалось, что все три моих спектакля Олег Павлович видел на первом прогоне для зрителей. От спектакля «19.14» он был в восторге, «Бунтари» ему понравились меньше, что логично, а спектакль «19.17» навел его на какие-то рассуждения общего свойства. Мне всегда было очень важно мнение Табакова. Советов он мне не давал и уж тем более ничего не цензурировал, но говорил какие-то слова актерам, которые их укрепляли и вдохновляли.

— Многие считают, что вам просто повезло: человек в 25 лет поставил три спектакля и снял фильм. Но мне рассказывали, что вы очень много работаете и репетируете по 5–6 часов. Расскажите, как складывается ваш день.

— Шесть часов репетиций — это мало! Бывают репетиции по девять или по десять часов в день. На репетициях «19.17» было очень удобно работать с актерами, потому что можно было утром одну линию репетировать, днем другую, вечером третью. А день обычно складывается так: в девять утра я завтракаю где-нибудь в кафе, думаю, что нужно сделать на репетиции, что-то себе записываю, доделываю. Потом иду в театр репетировать и сходить с ума, после репетиции что-нибудь ем и полчаса сплю в гримерке или где придется. Вечером, если есть возможность, снова репетирую, ночью обдумываю работу. А если нет репетиций, день складывается по-разному. Я играю в спектаклях МХТ как актер, иногда езжу на какие-то пробы, периодически снимаюсь. Или уезжаю в Эфиопию и падаю там с мотоцикла. По-разному бывает.

— Это вы так отдыхаете? Когда вы там были в последний раз?

— В этом году. У меня было шесть свободных дней, и я понял, что пора радикально сменить картинку и поехал автостопом по Эфиопии. Получилось доехать в самую дикую часть страны, до племен, которые вставляют себе тарелочки в губы. Ночевал под открытым небом, объяснялся в основном на языке жестов. И это был самый лучший отдых! Если бы я приехал в отель у моря, переключиться реально не получилось бы. А полная перемена картинки дает энергию.

— Вам от многого приходится отказываться ради театра?

— У меня нет ощущения, что я чем-то жертвую: театр — мое самое любимое дело. Бывает, что отказываюсь как актер от каких-то съемок. Но у меня даже вопроса не возникает, что лучше: где-то сняться или поставить новый спектакль.

— Как бы вы продолжили фразу «Режиссер — это…»?

— Наверное, это человек, за которым готовы пойти. Но если говорить о психологии, технологии, организаторских способностях, все режиссеры ведут себя по-разному.

— На экраны вышел ваш первый фильм — «Мифы». Как бы вы определили разницу между работой режиссера в кино и в театре?

— Первое различие — психологические личные отношения с актерами. Потому что в кино все происходит очень коротко и быстро, особенно если артист занят 4–5 съемочных дней, а в театре — долго и мучительно. В кино нужно сделать сцену за отведенные четыре часа, актеры приходят уже заряженные: у них сегодня премьера. А в театре актеры приходят просто на репетицию, премьера будет только через три месяца. И мне хочется, чтобы уже сейчас происходило что-то живое, иначе можно сойти с ума, а у них ощущение, что время еще есть, и, если сегодня что-то не сыграли, завтра сыграют. И я начинаю злиться, потому что важно, чтобы именно сегодня что-то случилось.

— Ваш фильм, я слышала, ругали — по крайней мере говорили, что ждали большего после ваших спектаклей. Читали отрицательные отзывы? Как вообще к этому относитесь?

— Что-то читал. Конечно, было неприятно. Но до того, как фильм вышел на экраны, мне стало понятно, что так и будет. Потому что получился, как мне кажется, какой-то очень не русский фильм. Например, главный герой — совсем инородный персонаж, и к нему большинство нашей аудитории не подключается. Есть и другие сложности. Но для меня это был невероятный опыт. Не уверен, что мне еще когда-нибудь в жизни удастся так бездумно, в хорошем смысле безбашенно взяться за какое-то дело, не понимая всех последствий. Я ведь даже не знал толком, что такое монтаж, постпродакшн и все остальное, никогда этого не делал. К тому же удалось встретиться с кучей новых интереснейших людей, артистов и не артистов. Это ведь не часто бывает. Конечно, была допущена масса ошибок, но я почти уверен, что самое главное случилось: снят очень свободный фильм. Он совершенно вне системы, не вписывается ни в фестивальное кино, ни в мейнстрим. Может быть, в этом его минус. Но, честно говоря, мне об этом думать неинтересно.

— На кого вы сейчас равняетесь в актерских работах? В режиссерских?

— Совершенно не обязательно восхищаться работой актера или режиссера, чтобы на него равняться. Если я работаю в жанре условного театра, кабаре, это не значит, что мне нравится только кабаре. Мои любимые отечественные фильмы — «Хрусталев, машину», «Мой друг Иван Лапшин», «Груз-200». Ничего подобного я не делал никогда.

— Вы себе представляете жизнь вне кино, театра и творчества?

— Да.

— И что бы вы делали?

— Знаете, как-то в Африке бизнесмен вез меня на потрепанном «вольво» и рассказывал про свою жизнь. Он покупает разные артефакты, например какие-нибудь тапки ручной работы в Африке, и продает их в Париже за огромные деньги. Находит и покупает что-то ценное в Аргентине, Австралии или в Малайзии и продает в Европе. Он все время путешествует, объехал весь земной шар и с утра не всегда может понять, где проснулся. Никогда не думал, что бизнес может меня так вдохновить, но мне понравился его авантюризм. В нем есть какой-то элемент творчества. Вот такой торговлей я мог бы заниматься.

Автор: Ольга Романцова