Хореограф Юрий Посохов рассказал о своем балете «Герой нашего времени».

– «Герой нашего времени» возник в ваших планах после долгих обсуждений с Кириллом Серебренниковым. По собственной доброй воле вы бы роман Лермонтова для своего балета не выбрали?

– Я нахожу его гениальной книгой. И чем больше погружаюсь в эту историю, тем больше в нее влюбляюсь. Сам от себя такого не ожидал. В школе я, как все, учил Лермонтова, но особого внимания ему не уделяли. К тому же на восприятие влияли старые экранизации «Героя нашего времени», а в них мало общего с книгой, по-моему. Она намного глубже и интереснее.

– А в вашем балете с книгой будет много общего?

– Я бы сказал, что у нас к ней очень личный подход.

– Книга – это толчок для фантазии?

– Надо признать, это правда.

– Из пяти хрестоматийных частей «Героя нашего времени» в балет попали только три. Как вы их выбрали?

– Сообща: встречались, обсуждали – Кирилл, композитор (Илья Демуцкий. – Прим. ред.), я. Мне нравится мышление Кирилла: он правильно чувствует театральную необходимость, что важно именно в данный момент. Линию движения выбрал он, и мне она нравится.

– Что важно в «Герое» для вас?

– Во-первых, у нас три разных балета и три разных сюжета. Есть чему выплеснуться на сцене, на самом деле: там есть и интимные вещи, и социальная жизнь, и курортные развлечения. Сначала, перечитав книгу, я подумал, что это совершенно небалетная история. Но чем больше в нее вникаешь, тем больше находишь векторов отношений, совершенно противоположных. Этим «Герой нашего времени» и притягивает. Возьмем «Княжну Мери»: там не только линия Мери, там огромные линии Веры, Грушницкого… Мы делаем из книги пазлы, которые должны сложиться в балет. Ведь балет – это не пересказ сюжета, его цель не в этом. Вот вспомним, как Крэнко пересказал «Евгения Онегина». У него, по-моему, получился не «Евгений Онегин», а просто балет про любовь.

Чем больше погружаюсь в эту историю, тем больше в нее влюбляюсь: никакого отношения к настоящему «Онегину», в моем понимании, он не имеет. И балет «Герой нашего времени», если просто рассказывать историю, будет, наверное, смешным. Надо делать ощущения каждого эпизода, или каждого вектора: эмоционального, бытового, исторического. Кирилл, что мне сразу понравилось, сделал либретто именно в таком плане.

– Сначала предполагалось, что партитуру «Героя нашего времени» будет писать композитор Юрий Красавин, с которым вы уже работали над балетом «Магриттомания». На каком этапе вы решили обратиться к Илье Демуцкому?

– Сначала я получил музыку Красавина, был ей удовлетворен и начал с ней работать. Но так сложились обстоятельства, что был назначен другой композитор – Илья Демуцкий. И я должен сказать, что композитор замечательный. Музыка редкая в современном мире по симфонизму. Среди того минимализма, что существует на данный момент, вдруг – музыка с традициями русской культуры.

Я как хореограф столкнулся с проблемой: планы получились в маленькой форме; танцы очаровательные, но заканчиваются, еще не дав хореографу развернуться, ведь, чтобы выстроить какую-нибудь картину, нужно время, кордебалет должен перестроиться – линии, круги, переходы. Но в конечном счете я понял, что композитор прав: для сохранения формы балета его решение оказалось верным. Для современного балета это и хорошо – всем нравятся короткие спектакли. Зато у меня огромный простор для па-де-де.

– Сколько их будет в спектакле?

– Очень много, боюсь даже посчитать. Не знаю, хватит ли сил придумать каждым поддержки.

– Артисты не выступают с собственными идеями?

– Если бы у меня была собственная труппа, я бы давал задания: «Сегодня меня не будет, сочините что-нибудь сами, а я приду и посмотрю». Но у меня такой возможности нет. Есть два часа чистого времени танцев, и я должен за три месяца их поставить. Это, конечно, очень сложно.

– Ваш «Герой нашего времени» – герой какого времени, на самом деле? Лермонтовского, нашего или какого-то еще?

– У нас все соответствует книге, и об отходе от нее я даже не думал. Для меня это история вневременная, а Печорин – такой образ, который популярен в любое время. Он человек неординарный, умнейший, интеллигентный, но при этом со своими отрицательными сторонами. Между ним и остальными – обрыв. Печорин презирает общество, но благодаря этому само общество смотрит на него как на необыкновенного человека, в него влюбляются женщины, им восхищаются мужчины. Негатив всегда любят больше, чем позитив. В моем понимании это и есть герой нашего времени.

– А Грушницкий для вас не герой времени?

– Грушницкого я очень люблю. Он жертва той социальной жизни, о которой мы говорим, которой Печорин не принимает и которой имеет силы противостоять.

– Как вам кажется, сегодня человек может противостоять обществу? Позицией ведь может быть не только выступление с трибуны, но и творчество?

– Об этом каждый может судить только с собственной точки зрения. Творчество – это нормальное проявление человеческого существа, естественное состояние некоторых людей. Это работа, такая же работа. Есть люди, защищающие права человека, независимость. Вот это для меня настоящий героизм. Я могу помогать при этом, я вообще обожаю людям помогать. Но сам защитить кого-то не могу. А творчество, любая постановка могут быть не услышаны обществом, легко забиты им. И вопрос, как с этим бороться, остается для меня открытым.

– Вам неважно, что при этом вас все равно кто-то услышит?

– Да, я чувствую, что кто-то меня слышит. Это вселяет надежду.

– У вас сейчас вновь период сюжетных спектаклей. Это к вам вернулась потребность в них или таков тренд в современном балете?

– Да, последние постановки – «Весна священная», Swimmer по новелле Джона Чивера. Мне легче делать балеты, когда я вижу смысл и знаю, ради чего делаю движения. Необязательно это должен быть литературный сюжет – в «Весне священной», например, его нет, но я шел за той программой, по которой писал музыку Стравинский. Мне нравится, когда порой используют готовую партитуру для совершенно нового сюжета. Но в «Весне священной» я сам не мог отстраниться от первоначального мифа. А в Swimmer я полностью сам придумал от начала до конца либретто, режиссуру, хореографию. Американцы были удивлены этой постановкой: они сами уже не помнят произведений Джека Лондона, мало кто читал «Над пропастью во ржи» Сэлинджера. Получилось так, что я их вернул к их же культуре, которую они подзабыли или не знали. Даже артисты включились в этот процесс, стали читать, узнавать что-то новое, чтобы понять смысл, что мне очень понравилось.

Самому мне сейчас хотелось бы сделать бессюжетный балет, взять для этого один из фортепианных концертов Прокофьева. На ближайшие полтора года у меня подписаны контракты, и везде – в Тбилиси, Копенгагене, Америке – заказывают сюжетные спектакли. Такое ощущение, что люди в них сейчас нуждаются. Но я от них устал, и следующий балет в Сан-Франциско в сезоне 2016/2017 у меня точно будет бессюжетным.

– Ощущение востребованности помогает?

– У меня сейчас нет времени думать о том, что мне интересно, а что нет. Нужно работать независимо от настроения. Есть мысли или нет, надо что-то поставить. Что удивительно, это даже лучше – работать на профессионализме. Учишься хорошо компоновать балеты. Но я этого состояния боюсь, потому что вижу, что все хореографы, даже мои любимые, как только начинают делать много спектаклей, становятся менее интересными. У меня сейчас по три-четыре постановки в сезон. А в спектакле обязательно должен быть нерв. Когда делаешь балет, его надо «переживать» – от слова «жить» и «пережевать» – от слова «жевать». Эта комбинация для меня очень важна. А в потоке постановок на это нет времени, и я теряю удовольствие от работы, одна мысль – успеть. Мне кажется, два спектакля за сезон – это максимум, если думать о качестве.

– Какой у вас критерий, получился спектакль или нет, удовлетворены вы работой или нет?

– Раньше мне было важно, что чувствую я сам и что скажут люди, которым доверяю. А сейчас жду реакции зала, возникает у него отклик или не возникает.

– У вас есть своя преданная публика в Сан-Франциско. Не было желания сосредоточиться исключительно на ней?

– Я не хочу зацикливаться на одном Сан-Франциско. Я хочу работать и с другими компаниями. При всех сложностях организации процесса в Большом я обожаю этот театр. И сегодняшнее поколение его танцовщиков, включая кордебалетную молодежь. Это наслаждение – приходить в зал и видеть, как они работают, как они мыслят. Я получаю от них огромный заряд. Это совсем не те артисты, что были в Большом театре в 1990–2000-е, хотя некоторые из тех еще продолжают работать. Эти молодые – мотивированные, боевые, веселые. Поэтому я одних и тех же занял и в «Бэле», и в «Тамани», и в «Княжне Мери». Придется им побегать и попереодеваться. Я им много прощаю и очень на них рассчитываю.

Текст: Анна Галайда, 7-й номер газеты «Большой театр» за 2015 год.

Благодарим пресс-службу Большого театра за предоставленные материалы.